— Ну вот, все и готово. Ничего особенного у меня нет, потому что я ведь не ждала тебя. Хорошо еще, что есть жаркое. Поделимся.
— Из твоих рук любая крошка вкуснее, чем из любых других, Сара, — сказал Морган, садясь за стол.
Легкая краска залила щеки Сары, и он опустил глаза в тарелку.
Во время еды они почти не разговаривали. Им о многом хотелось сказать, и в то же время они боялись заговорить об этом. Но вот Морган положил нож и вилку и откинулся на стуле. Сара уже покончила с едой, так как ему она положила больше пудинга и больше жаркого. Теперь она сидела и с легкой улыбкой глядела на него.
— Я смотрю, ты по-прежнему предпочитаешь йоркширский пудинг, — суховато заметила она. — Как и йоркширскую манеру говорить.
— А знаешь, сколько лет прошло с тех пор, когда я в последний раз пробовал такой пудинг? — спросил он ее. — Полжизни прошло, Сара. А йоркширцем я как был, так и остался, хоть и не жил здесь все это время. Но меня никогда не оставляла мысль, что рано или поздно я вернусь сюда.
— А вот я гляжу на тебя, и мне кажется, будто всех этих лет и не было, — сказала Сара, наблюдая за тем, как он набивает табаком трубку. — Хотя, право же, я не ожидала снова тебя увидеть.
Не переставая возиться с трубкой, он взглянул на нее, но прочесть ее мысли, ему не удалось. И он понял, что, как бы быстро ни прошли для каждого из них эти годы, они не виделись все-таки тридцать лет, и сведенный вместе обед и несколько фраз, которыми они обменялись, не могут перекинуть мостик через эту пропасть.
Ему вдруг стало не по себе, и, положив руку на жилет, он театрально вздохнул, что было явным преувеличением, учитывая количество съеденной ими пищи.
— Да, стоило вернуться домой хотя бы для того, что бы отведать твоей кухни, — сказал он. — Ты ведь всегда была лучшей кулинаркой на много миль вокруг — даже в юности.
Лицо ее неожиданно потемнело — непонятно почему.
— А у тебя, насколько помнится, всегда был язык без костей.
Он умял табак в чубуке и нахмурился, пораженный этой неожиданной вспышкой враждебности. После стольких лет могла бы она забыть об этом, раз уж он забыл.
Она принесла чайник и разлила чай.
— Надолго ты приехал?
— Насовсем, Сара. — Он поднес спичку к трубке. — Я там все продал и вернулся домой навсегда. Австралия — отличная страна, но родина-то моя здесь. Я хочу поселиться в таком месте, откуда видны были бы наши холмы и где ветер и дождь несли бы с собой запахи вереска.
— Тридцать лет назад ты не так говорил, — напомнила она, и он согласно кивнул головой.
— Да, не так, но времена меняются, и человек в известном смысле тоже меняется. — Он посмотрел ей в лицо. — А в чем-то никогда не меняется.
Она отвела глаза и, отхлебнув чаю из блюдца, посмотрела мимо него сквозь затянутое тюлем окно на узкую улицу. Он снова пожалел, что не может прочесть ее мысли.
— Значит, ты все-таки нажил капитал, как мечтал всю жизнь? — вдруг спросила она, и Морган даже улыбнулся прямоте ее вопроса.
— Не совсем, девонька, — сказал он. — Едва ли это можно назвать капиталом, но денег у меня хватит, чтоб спокойно прожить остаток дней.
Они еще с час поговорили о том о сем, пока Моргану не пришло в голову, что ведь она не может при нем работать. Тогда он распрощался, пообещав вскоре зайти, и ушел с неприятным чувством, что где-то в глубине Сариной души живет враждебность к нему, проявившаяся, правда, лишь в одной ее фразе. В течение последующих двух-трех недель он приезжал к ней несколько раз, возил ее за город, а однажды — в ресторан и в театр в благодарность за ее гостеприимство. И все это время он чувствовал, что между ними стоит некий барьер, сквозь который он не в силах прорваться.
Наконец он не выдержал. Теперь он уже твердо знал, чего он хочет. Он знал это еще до того, как двинулся домой, и ему достаточно было увидеть ее, чтобы утвердиться в своем решении. Она осталась для него все той же девчонкой, за которой он ухаживал много лет назад, и его чувства к ней остались теми же. Эти разведывательные бои, которые они вели на протяжении каждой встречи — удар, контрудар, — были ни к чему. Если память о том, что было тридцать лет назад, все еще жива, надо извлечь события тех лет на свет, рассмотреть их, проанализировать и поставить точку. И как к этому подступиться, он знал.
Тем не менее, когда он решил затронуть волнующую тему, это оказалось не так-то просто. Ведь она предпочла тогда другого, думал он, почему же сейчас должно быть иначе?
Сидя у ее камина, он делал вид, будто старательно прочищает трубку, а сам собирался с мыслями, чтобы начать разговор и высказать ей все. И вот с нарочитой небрежностью, как бы между прочим он сказал:
— Я купил Грейстоунский коттедж, Сара. Ты, конечно, помнишь это место. Оно нравилось нам, еще когда старик Филлипс там жил. Ну, потом там, кажется, жил его сын, а сейчас он умер — он не был женат — и дом продавали с аукциона. Я купил его вчера… сколько спросили, столько и дал…
Он ждал, как она на это откликнется, ведь он впервые упомянул об их былых отношениях. Но она смотрела в огонь, точно и не слышала его, и молчала.
— Дом в довольно плохом состоянии, — продолжал он. — Потребуется немало денег, чтобы сделать его удобным для жилья. Я тщательно его осмотрел. И думаю не только благоустроить его, но и расширить. Жить там мне улыбается, пожалуй, больше, чем где-либо еще… Не торчать же мне в отеле до конца своих дней…
Она взялась за шитье и усердно работала иглой, не глядя на него и не говоря ни слова. В голове его вдруг вспыхнула мысль, что она прекрасно знает, к чему он клонит, и только ждет, чтобы он поставил точку. Но как она это примет? Он неуверенно посмотрел на нее. Надо ли делать это сейчас — так быстро? Может быть, подождать, чтоб она попривыкла к нему? Но время уходит. Оба они уже немолоды, и тем не менее ни он, ни она не заводили разговора о том, что было самым главным для них обоих.
— Конечно, — осторожно начал он, — мне понадобится кто-то, чтоб вести хозяйство… содержать дом в порядке, готовить… — Он на секунду умолк и добавил, твердо держась намеченной линии: — Я знаю, после стольких лет это может показаться немного неожиданным, Сара, но ты же знаешь, я никого так…
Он снова умолк — на этот раз испугавшись, так как Сара вдруг вся напряглась, потом встала, глаза ее засверкали, и эта враждебность, которую он все время в ней чувствовал, выплеснулась наружу:
— Так значит, после всех этих лет ты предлагаешь мне идти к тебе в экономки, Морган Лайтли? Ну, если это у тебя на уме, так я тебе прямо скажу: не нужны мне ни ты, ни твои деньги. Можно только диву даваться, как это у тебя хватило наглости явиться сюда ко мне и считать, что я тут же соглашусь на все твои предложения. Обошлась я без твоей помощи тридцать лет назад, обойдусь и сейчас!
— Но, Сара, — начал было Морган, поднимаясь на ноги. — Ты не поняла меня…
— Прекрасно поняла, — сказала она тихим, шипящим от злости голосом, — и ничего от тебя иметь не желаю. — Она повернулась к нему спиной и снова взялась за блузку, которую шила. — А сейчас, если не возражаешь, мне надо работать.
Морган постоял с минуту, насупившись, не зная, что делать. Он просто не понимал ее, и, поскольку она вела себя так, точно его и в комнате не было, он распростился и ушел.
Возвращаясь в машине домой, он ругал себя на чем свет стоит за свою поспешность и глупость и удивлялся непостижимости женского поведения.
— Все я испортил, Томас, — признался он позже своему брату, сидя в его гостиной над бакалейной лавкой в одном из грязных закоулков Крессли. — Надо было мне выждать. Нельзя так просто взять и перешагнуть через тридцать лет. — Он задумчиво попыхивал трубкой. — И все равно понять не могу, почему она вдруг так вспылила. Она просто ненавидела меня в ту минуту, точно я причинил ей какое-то зло.
— Ты разбудил ее совесть, появившись так вдруг, — сказал Томас. — Удивляюсь я тебе, должен признаться: ну, чего ты помчался к ней, не успев вернуться домой. Ведь она тогда так с тобой поступила… Не успел ты уехать, как она кинулась к другому и вышла за него замуж. А ведь ты тогда все устроил, чтоб она приехала к тебе, как только ты наладишь там жизнь.
Морган вздохнул.
— Да, и все-таки она была замечательная девчонка, Томас, — такой она и осталась! Хорошая женщина, гордая. Вся беда в ее гордости. Если бы я мог с этой ее гордостью сладить, все было бы в порядке. Хорошая она женщина… Какой она была бы радостью для такого, как я, на закате жизни.
— На закате жизни, — фыркнул Томас. — И это говоришь ты, в твои-то годы! Сколько тебе лет — пятьдесят два, пятьдесят три? Такой славный малый, самостоятельный, и деньги у тебя водится. Нет, тебе радости в жизни не занимать. И таких, кто захочет тебе эту радость дать, найдется сколько угодно. А много радости она тебе дала? Я-то ее никогда толком не знал, но слыхал, что уж больно она взбалмошная.
